Мне раньше казалось, что у него получаются как бы два цикла - "исторический" ("Сердце Пармы", "Золото бунта", отчасти - "Тобол") и "современный" ("Географ глобус пропил", "Общага-на-крови", "Блуда и МУДО", "Ненастье"). Когда я читала "Псоглавцев", у меня возникла мысль, что это (не очень удачная) попытка объединить историческую линию с современной. Прочитав "Пищеблок", я подумала о другом: это всё скорее о том, как древнее мистическое нечто прорастает в реальную жизнь. В каждом романе это решается по-разному, в "исторических" романах это прорастание кажется более естественным, хотя важно понимать, что ламии или хумляльты "Сердца Пармы" в принципе так же иноприродны русским князьям или священникам, как вампиры "Пищеблока" - реальности волжского пионерского лагеря 1980-го года. И в то же время - удивительным и парадоксальным образом соприродны, как отзываются сплавщики "Золота бунта" не только в стихах "Дальний путь. Серый дождь над росстанью...", но и в десятиклассниках, отправившихся в поход со Служкиным в "Географе". Алексей Иванов с разных сторон подходит к проблеме "многослойности реальности", показывая, как разные бытийные и временные пласты проникают друг в друга и отражаются друг в друге. А в результате фактически любой роман оказывается притчей о вневременном и надиндивидуальном, если угодно (впрочем, с таким же успехом можно сказать: о всегдашнем и общечеловеческом).
-
- Квакль-бродякль (
kvakl_brodakl) wrote,
Квакль-бродякль
kvakl_brodakl
Алексей Иванов. Пищеблок
Мне раньше казалось, что у него получаются как бы два цикла - "исторический" ("Сердце Пармы", "Золото бунта", отчасти - "Тобол") и "современный" ("Географ глобус пропил", "Общага-на-крови", "Блуда и МУДО", "Ненастье"). Когда я читала "Псоглавцев", у меня возникла мысль, что это (не очень удачная) попытка объединить историческую линию с современной. Прочитав "Пищеблок", я подумала о другом: это всё скорее о том, как древнее мистическое нечто прорастает в реальную жизнь. В каждом романе это решается по-разному, в "исторических" романах это прорастание кажется более естественным, хотя важно понимать, что ламии или хумляльты "Сердца Пармы" в принципе так же иноприродны русским князьям или священникам, как вампиры "Пищеблока" - реальности волжского пионерского лагеря 1980-го года. И в то же время - удивительным и парадоксальным образом соприродны, как отзываются сплавщики "Золота бунта" не только в стихах "Дальний путь. Серый дождь над росстанью...", но и в десятиклассниках, отправившихся в поход со Служкиным в "Географе". Алексей Иванов с разных сторон подходит к проблеме "многослойности реальности", показывая, как разные бытийные и временные пласты проникают друг в друга и отражаются друг в друге. А в результате фактически любой роман оказывается притчей о вневременном и надиндивидуальном, если угодно (впрочем, с таким же успехом можно сказать: о всегдашнем и общечеловеческом).
- Post a new comment
- 6 comments
- Post a new comment
- 6 comments
