Экзамены в аспирантуру я сдавала, помнится, беременной, поэтому результат меня, конечно, заботил, но не то чтобы очень сильно. При этом я поступала в заочную аспирантуру, потому что декретный отпуск по моим понятиям как-то плохо совмещался с очным обучением. После того, как на экзамене по специальности (где все сдавали XIX-й век, а я - на правах медиевиста - все девять веков русской литературы, поэтому первым вопросом у меня было что-то про древнерусские хожения, вторым - про жанр исторической повести в XIX в., а спрашивали меня при этом почему-то про влияние французской литературы на Тургенева или наоборот) за полное отсутствие знаний про критика Дудышкина я получила законную четвёрку, я перестала волноваться вообще, поэтому остальное сошло прекрасно, и я с тех пор искренне надеюсь, что конкурсные экзамены мне не придётся сдавать больше никогда в жизни.
Занятия по философии в нашей группе вёл прекрасный Юрий Григорьевич Кудрявцев. Он был замечательным человеком, специалистом по русской религиозной философии и, как мы быстро поняли, все отголоски диалектического и исторического материализма, входившие в обязательную программу, были ему глубоко скучны. На первом занятии, состоявшемся где-то в конце ноября 1994 года, Юрий Григорьевич озвучил авторов и произведения, по которым нам предстояло сначала сделать доклад, а потом сдать ему письменный реферат. Всё это были имена и труды русских религиозных философов, так что многие из сидящих в аудитории вздохнули с облегчением, поскольку большинство наших коллег были обречены на изучение вопроса первичности материи (или сознания?) под руководством монстров, только что переквалифицировавшихся в якобы философов из идеологов научного коммунизма. Более того, для некоторых из наших чтение русской философии стало вполне себе не лишним в контексте их диссертационных тем (подавляющее большинство группы Юрия Григорьевича по традиции всегда составляли литературоведы - аспиранты двух кафедр истории литературы).
Так вот: профессор закончил диктовать темы, после чего я, подняв руку, задала совершенно неожиданный для него вопрос:
- Простите, а Вы темы озвучивали в том порядке, в каком планируется заслушивать доклады?
- Эээ... - озадачился Юрий Григорьевич, - в общем-то вроде да, хотя это не такой уж принципиальный вопрос. А что?
- Тогда можно мне взять Бердяева? - спросила я.
- Да, конечно! - оживился философ. - А Вы любите Бердяева?
Тут я встала и, для окончательного снятия вопросов повернувшись к нему наполовину в профиль, к восторгу аудитории произнесла:
- Вы знаете, мне, в общем-то, всё равно, но меня очень устраивает срок.
Помню, когда я сделала доклад и сдала реферат, он очень тепло пожелал мне всякого добра в самом главном. А когда где-то в середине марта я снова стала выбираться на занятия, меня поразило, что всё это время он отмечал меня как присутствовавшую на занятиях в том листочке, который должен был в итоге продемонстрировать комиссии, принимавшей у нас кандминимум. А когда на экзамен пришёл кто-то из тех самых монстров, кажется, почти физически страдал от того, что нам надо было отвечать на совершенно дурацкие вопросы по теории философии, и стремился побыстрее перевести разговор на свой материал.
Это было в 1994-1995 годах.
В декабре 1996 года Юрия Григорьевича не стало...
